"Красная книга" театральных авангардистов

В Петербурге уже встретили Рождество

Петербургский фестиваль новых театров, театров-студий и студийных работ "Рождественский парад" обещал эксперименты и споры о них. Не все еще забыли особенную роль "fringe", "off-", альтернативных фестивалей: фиксировать появление новых художественных языков; такими они были и у нас в 1990-е гг. и вывели на удивление широкой публики и критики "Формальный театр", "Дерево", "До-театр", "Гун-Го", "Театр абсурда" и другие неформальные группы. Те творческие идеи отражаются на сегодняшней культуре в целом.
Десять дней парада-2001 остро поставили вопрос: есть ли сейчас в Петербурге театральный авангард? Студийный театр часто казался привычнее академического. Среди 24 позиций фестивальной программы, представлявшей Петербург и еще семь городов, нестандартные театральные идеи были исключениями…

…Исключением из утешительно-оптимистического течения студийных спектаклей стал "Оркестр" в Небольшом драматическом театре. Пожалуй, это единственная постановка, которая шокировала зрителей и критиков. Режиссер Лев Эренбург включился в вечный спор о том, возможен ли гротеск в психологическом театре, и убедительно доказал, что "да"! Скрытая от слушателей жизнь оркестра обнаруживает коллапс искусства вместе с деградацией музыкантов. "Le theatre est morte, parce que je suis merde" - можно разобрать в многоязычной абракадабре какого-то безумного истерика-панка произносящего от лица "искусств" философские прологи. Понятно, оркестр - компактная проекция человеческой популяции, и Ануем был изображен сразу после войны, в 1946 году, как сообщество безумное. Но там была абстрактная интеллектуальная драма. А теперь молодые артисты играют психологическим способом и не заслоняются от своих нелепых и страдающих персонажей "масками", погружаются в их характеры до дна спрятанных страстей. Эффект получается гоголевский: "невидимые миру слезы" сперва вызывают у зрителей хохот, и если не задумываться, не станет страшно; но чем смешнее клоунада - тем страшнее. Эренбург конфликтно соединяет в гротесковом пространстве музыку Беллини, "Песнь песней" царя Соломона и непристойное кривлянье убогих человечков. Моменты трагедии моментально оборачиваются фарсом и наоборот. Через грубое действие выражены просветленные моменты жизни: безобразной "паучьей" пляской под чардаш Монти выглядит рождение ребенка; танец одного из персонажей с парализованной женой, похожей на марионетку, - один из самых патетических моментов спектакля, и отсылает к блоковскому "Балаганчику". Пьеса Жана Ануя поставлена в жанре гиньоля, почти неизвестном на русской сцене (отсюда яростные протесты критики, напоминающие выпады Луначарского по поводу "Великодушного рогоносца", которые вызвали ответы Мейерхольда о вкусе наркома, воспитанном на Ростане и стишках под мандолину). Да, это совсем не ТЮЗовский стиль, эпидемически распространившийся в северо-западном регионе. Л.Эренбург сталкивает средневековый натурализм с абсурдом середины ХХ века. Так выстраивается эстафета авангардистов. У театрального "беспредела" бывает хорошая родословная…

Николай Песочинский, Русский журнал, 29 декабря 2001 г.

вверх