Триумф несовершенства
В московском ТЮЗе Кама Гинкас рассказывает Шагала

РАДОСТНО увидеть спектакль, ни в одной своей части не рассчитанный на бессмертие. Хотя одним из его важнейших лейтмотивов является диалог временного и вечного. Этюд, еще этюд, фантазия одного режиссера сплавляется с сочинением другого.

И хоть все вместе объединено авторством одного человека - того самого, которому в пять лет суждено было стать жителем страшного вильнюсского гетто, - вольный и непредсказуемый ритм совместной работы, причудливость коллективного творчества становится дополнительным смыслом нового спектакля Камы Гинкаса "Сны изгнания". Именно это любопытно более всего - как из лирического субстрата, из того, что составляет интимную плоть чьей-то детской памяти, можно сочинять коллективное театральное послание. Проще говоря, Гинкас создал спектакль из режиссерских этюдов своих студентов в Школе-студии МХАТ. Тема этюдов - творчество Марка Шагала.

Переводить поэзию - занятие хоть и увлекательное, но отчаянное. Спектакль "Сны изгнания" - это поэтическое бормотание в ответ на вызов Шагала. В нем образы живут хрупкой и причудливой жизнью, следить за их сцеплением - больше работа, чем удовольствие. Простоволосое фанерное пространство сцены (художник Мария Митрофанова) наполняется шагаловскими кентаврами - людьми с коровьими или куриными головами из фанеры. Придет время - и эти головы спилит деловитый резник (Алексей Алексеев). Это произойдет во второй части, когда общая атмосфера спектакля сгустится до кровавых сюжетов холокоста, когда евреи побегут по нескончаемому кругу изгнания, как напутствие получая из-за кулис скромную домашнюю утварь, когда огромная кукла жестокого Бога (судьбы, времени - нужное выбрать) нависнет над их скученным местечковым мирком.

В спектакле Гинкаса много настоящих детей - участников детской хоровой студии "Преображение". Все они - в черных шляпках и с пейсами, маленькие страдальцы большого мира. Они мало чем отличаются от взрослых чад Божьих - спятившего рабби (Вадим Демчог), Художника (он же - библейский жених (Николай Иванов) и деревенского "шлимазла" (Михаил Парыгин) - все они, как дети, семенят по сцене боязливо и трепетно. Это шагаловско-мандельштамовское переживание жизни, в котором универсальное и национальное перетекают одно в другое, где "с музыкой-голубою не страшно умереть, там хоть вороньей шубою на вешалке висеть". Бренчит старенькое фортепиано, актеры несут на шестах свадебные "хулы". Они торжественно плывут сквозь зрительный зал подобно шагаловским влюбленным над Витебском. Если верно, что стихи растут из сора, то Гинкас этот сор не выметает: он оставляет в ткани спектакля многое, чем можно было бы пожертвовать, - например, целый этюд Елены Лядовой, в странном и истерическом исступлении вырывающей кукле руки и ноги. Вскоре этих кукольных рук, ног и тел насыпается целая гора - прямой и грубый образ холокоста. Сочинение, которое можно было бы "порезать" до часового шоу, длится и длится, накапливая все новые зоны тишины, томления, ожидания.

И когда, немного поскучав, дожидаешься подлинной красоты - испытанное при этом чувство не сравнимо ни с чем. Вот библейские Жених и Невеста, Адам и Ева, являются перед нами в раю. Жених и его Невеста, его жена, его царица, его Суббота (так поименован персонаж, которого играет Алена Стебунова) стянуты одним пальто, как одной плотью, и женщина разговаривает руками мужчины, а он - ее губами. Их разлучит змий - протянет яблоко. И вот уже нет предела бесконечным раздорам, куриному клокотанию женщины. Разделенные, они наполнили мир страшными и смешными скандалами.

Муза Гинкаса здесь совсем не сентиментальна. Поначалу невинный мир спектакля наполняется мудростью Экклезиаста. Людмила Дребнева, названная в программке "Жестоковыйной теткой в шляпе", своим прекрасным низким голосом читает из него все новые и новые горькие строки. Сквозь простые образы спектакля вдруг всплывают в сознании не только картины Шагала, но и фильм Бергмана "Фанни и Александр", и филлиниевский "Амаркорд". Память о далеком прошлом, о покинутом рае, о детстве, отмеченном волшебством и страданием, поднимает из подсознания древние архетипы. Невеста с длинной фатой, плывущей за ней по воздуху, прекрасна, как Песнь Песней. Но она же и смешна своим куриным "ко-ко-ко", пытаясь спасти его от большого мира.

Но вот повесили бумажный экран, и по нему забегала удивительная кинопроекция - финал спектакля Еврейского Камерного театра, где все актеры во главе с великим Соломоном Михоэлсом танцуют фрейлехс. Кто-то поджигает экран, и зажигательный танец, с двух сторон охваченный огнем, превращается на наших глазах в горстку пепла. На этот простой и ясный образ зал отвечает спазмом глубокой тишины.

И будут еще картины и сны, и некоторые из них покажутся лишними или необязательными. Но сентиментальный Гинкас не захочет расстаться ни с одним из них. Все сочиненные этюды его коллег-студентов войдут в этот несовершенный опус о Марке Шагале и собственном детстве. И получится то, что получается, - то самое несовершенство, которое дороже какого-нибудь другого крепко сбитого сочинения. От него уж во всяком случае больше в памяти остается.

Алена Карась
Российская газета, 24 марта 2003 года
Фотографии Филиппа Дронова

вверх